Информация о курсе

С весны 1901 года в письмах А. П. Чехова встречаются мысли о новой пьесе. Она задумывалась как комедия, «как смешная пьеса, где бы черт ходил коромыслом». В пору работы над «Вишневым садом» в 1903 году А. П. Чехов писал друзьям: «Вся пьеса веселая, легкомысленная». Тема ее— «имение идет с молотка» — была не нова для Чехова. Впервые она прозвучала в его ранней драме «Безотцовщина» (1878—1881). Сюжетная ситуация продажи имения, утраты дома интересовала и волновала писателя на протяжении всего творческого пути.

В последней пьесе А. П. Чехова отразились многие жизненные впечатления. Это и память о продаже родного дома в Таганроге, и наблюдения над судьбой А. С. и М. В. Киселевых — владельцев имения Бабкино под Москвой, где Чеховы жили на даче (1884—1886). Так, А. С. Киселев, который после продажи Бабкино стал банковским служащим в Калуге, во многом оказался жизненным прототипом Гаева. Летние месяцы 1888 и 1889 годов Чехов отдыхал в имении Линтаревых близ Сум, где вдыхал аромат запущенных и умирающих дворянских усадеб Харьковской губернии. Летом 1902 в сознании писателя шел творческий процесс внутреннего вызревания замысла, и многие подробности жизни подмосковной Любимовки и особенности ее обитателей отразились в «Вишневом саде».

Работа над последней пьесой требовала от А. П. Чехова больших усилий: «Пишу по четыре строчки в день, и те с нестерпимыми мучениями», — жаловался он друзьям. Однако, превозмогая недомогание и болезнь, Чехов писал «бодрую пьесу».

Неоценимо значение писем Чехова режиссерам и актерам, в которых он комментирует отдельные сцены пьесы, дает характеристики ее персонажам, высказывается о жанре своего творения.

В этом вопросе А. П. Чехов разошелся с К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко. Основатели Художественного театра, высоко оценив пьесу, восприняли ее как драму. Чтение «Вишневого сада» в труппе имело «блестящий успех». По словам Станиславского, она была принята «единодушно восторженно». После ее чтения в труппе Станиславский писал Чехову: «Я плакал, как женщина, хотел, но не мог сдержаться. Слышу, как Вы говорите: «Позвольте, да ведь это же фарс». Нет, для простого человека это трагедия... Я ощущаю к этой пьесе особую нежность и любовь».

Было очевидно, что пьеса потребует нового театрального языка, особых интонаций, и это отчетливо понимали и ее создатель, и актеры. М. П. Лилина (первая исполнительница роли Ани) писала Чехову 11 ноября 1903 года: «...мне представилось, что «Вишневый сад» не пьеса, а музыкальное произведение, симфония. И играть эту пьесу надо особенно правдиво, но без реальных грубостей».

Режиссерская интерпретация «Вишневого сада» не во всем удовлетворяла Чехова. «Это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте», — писал Станиславский Чехову, утверждая свою логику движения пьесы к трагическому финалу, в сущности, к уничтожению прежней жизни, к утрате дома и исчезновению сада. В его видении спектакль лишался комедийных интонаций, что бесконечно возмущало Чехова. «Сгубил мне пьесу Станиславский», — заявлял он. По его мнению, Станиславский (исполнитель роли Гаева) затягивал это действие. «Как это ужасно! — высказывался Чехов жене. — Акт, который должен идти 12 минут maximum, у вас идет 40 минут». Станиславский в свою очередь жаловался в декабре 1903 года: «Вишневый сад» пока не цветет. Только что появились было первые цветы, приехал автор и спутал всех нас. Цветы опали, а теперь появляются только новые почки».

И все же спектакль был подготовлен к выпуску. Его премьера состоялась в день рождения А. П. Чехова — 17 января 1904 года. МХТ чествовал в первый и последний раз своего любимого писателя и автора в связи с 25-летием его литературной деятельности.

Появление Чехова в зале в антракте после III действия вызвало гром аплодисментов. Среди зрителей находились Андрей Белый, В. Я. Брюсов, А. М. Горький, С. В. Рахманинов, Ф. И. Шаляпин.

Чехов писал свою последнюю пьесу о доме, о жизни, о родине, о любви, об утрате, о безжалостно ускользающем времени. Пронзительно-печальная комедия «Вишневый сад» стала завещанием читателям, театру, ХХ веку.

В драматургии, существовавшей до Чехова, действие должно было быть динамичным и строилось как борьба характеров для достижения явной цели. Драматургическая интрига включалась в рамки заданного и четко разработанного конфликта, вращающегося преимущественно в области социальной этики.

Конфликт в «новой драме» Чехова имеет принципиально иной характер. Как его определил А. П. Скафтымов: «Драматически-конфликтные положения у Чехова состоят не в противопоставлении волевой направленности разных сторон, а в объективно вызванных противоречиях, перед которыми индивидуальная воля бессильна... И каждая пьеса говорит: виноваты не отдельные люди, а все имеющееся сложение жизни в целом». Особая природа конфликта позволяет обнаружить в чеховских произведениях внутреннее и внешнее действие, внутренний и внешний сюжеты. Если внешний сюжет разработан достаточно традиционно, то внутренний — и главный — просвечивает сквозь фабулу, незримо присутствует в ткани пьесы, лишь иногда приближаясь к ее поверхности. Такую форму выражения внутренней жизни образа пьесы Вл. И. Немирович-Данченко назвал «вторым планом» или «подводным течением».

В композиции драматургического сюжета отсутствует завязка конфликта, ибо нет внешне выраженного противоборства сторон и столкновения характеров. Социальное амплуа Лопахина не исчерпывается традиционным представлением о купце-приобретателе. Он не чужд сентиментальности. Встреча с Раневской для него долгожданное событие.

Однако в то же время Лопахин прагматик, человек дела, который уже в I действии радостно провозглашает: «Выход есть... Вот мой проект. Прошу внимания! <...>»

Правда, «выход» этот в иную — материальную — плоскость пользы и выгоды, но не красоты, поэтому он представляется хозяевам сада «пошлым». В сущности, никакого противостояния нет. Есть мольбы о помощи, с одной стороны: «Что же нам делать? Научите, что?» (Раневская) и готовность помочь— с другой: «Я вас каждый день учу. Каждой день и говорю все одно и то же» (Лопахин). Персонажи не понимают друг друга, словно разговаривают на разных языках. В этом смысле показателен диалог во II акте, где Чехов показывает противостояние различных жизненных позиций, но не борьбу воль. Лопахин умоляет, просит — его не слышат, точнее, не хотят слышать. В I и II действиях у зрителя сохраняется иллюзия, что именно этому герою предстоит сыграть роль покровителя и друга и спасти вишневый сад.

Кульминация внешнего сюжета — продажа с аукциона 22 августа вишневого сада — совпадает с развязкой. Надежда, что все как-нибудь само собой устроится, растаяла как дым. Вишневый сад и имение проданы, но в расстановке действующих лиц и их судьбах ничего не изменилось. Более того, развязка внешнего сюжета даже оптимистична.

Собственно, важнейшее событие оказалось на периферии — за сценой. Оно, по логике драматурга, частный эпизод в вечном круговороте жизни. Что же в таком случае является сюжетообразующим началом комедии?

Уже современники Чехова заметили, что «главное, невидимое действующее лицо» в его произведениях — беспощадно уходящее время» (В. Курдюмов). Пьеса «Вишневый сад» дает почти «физическое ощущение текучести времени». Его неумолимый ход — главный нерв внутреннего сюжета комедии.

В «Вишневом саде» внешнее действие имеет временные границы — с мая по октябрь. I акт пьесы переполнен упоминаниями о времени. На два часа опаздывает поезд. Пять лет назад уехала из имения Раневская. Шесть лет назад умер ее муж, а через месяц утонул семилетний сын Гриша. Лопахин вспоминает о себе, пятнадцатилетнем, когда он впервые увидел Раневскую. По мере развития действия время уходит в неопределенное прошлое: «Я тут спала, когда была маленькой...» (Раневская); «В прежнее время, лет сорок— пятьдесят назад...» (Фирс); «Шкаф сделан ровно сто лет тому назад» (Гаев).

Сюжет настоящего времени ведет один персонаж — Лопахин. С его реплики: «Который час?» — начинается действие. Он контролирует время, о чем свидетельствует постоянная авторская ремарка» (Смотрит на часы), и не опоздает на поезд: «Мне сейчас, в пятом часу утра, в Харьков ехать». Лопахин поставлен в жесткие рамки настоящего, и, возможно, поэтому он наиболее чутко улавливает ход времени. В I действии Лопахин дважды по вторит реплику: «Время идет», — прежде чем назовет роковую дату ближайшего будущего — 22 августа. Практически все персонажи в I действии пребывают в некоем пограничном состоянии сна и яви. Они вспоминают прошлое, которое для них оказывается большей духовной реальностью, нежели настоящее. Их мир — мир призрачных грез, чуждый действительности. «Посмотрите, покойная мама идет по саду...» — радостно восклицает Раневская.

Элегически-лирический тон I действия, опрокинутого в прошлое, сменяет философский диспут о «гордом человеке» в поле у заброшенной часовни перед заходом солнца. Бегство от настоящего в будущее чревато не менее страшными последствиями, нежели погружение в прошлое. Внимая Пете Трофимову, пророчествующему о будущих путях человечества, герои не слышат предупреждения Лопахина, развивающего заявленную в I действии тему времени: «Надо окончательно решить, — время не ждет». Настоящее время требует не восклицаний, но поступков и решений, однако чеховские герои на них не способны. В этом смысле Петя Трофимов сущностно близок Гаеву и Раневской. Абсурдность их в том, что они утратили чувство настоящего. Неспособность к сильному чувству ставится у Чехова в прямую зависимость от отношений персонажа со временем. Привязанность одних осталась в прошлом (сюжетная линия Раневская — парижский любовник), другие по пути в будущее растеряли свои человеческие качества («Мы выше любви» — Петя Трофимов). Практически все чеховские герои не подвластны чувству любви, ибо оно требует душевных затрат и живет только в настоящем.

III акт — встреча с настоящим, сопротивляться которому бессмысленно. Нервный эмоциональный тон «бала некстати» — ритм текущей жизни и стремительная скорость, с которой она неизбежно уходит. В этом контексте победный возглас нового хозяина: «Вишневый сад теперь мой!» — обнажает комичность притязаний человека остановить время и ограничить его рамками «теперь». Впрочем, в монологе Лопахина зазвучала неожиданная для него тема: «Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется...» Интуитивно он чувствует иллюзорность победы: «О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась бы наша нескладная, несчастливая жизнь».

Дом пока еще стоит, но предчувствие Раневской, высказанное во II действии, оправдалось: «Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом».

Он и правда «обвалится» под бравурные напевы лезгинки и «топотанье» Лопахина.

IV действие в пьесе наиболее динамично. Авторская ремарка «пустота» — нейтральный фон ускорившемуся, почти осязаемому ходу времени: счет идет на минуты. Лопахин объявляет: «На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо. (Поглядев на часы в дверь.) Господа, имейте в виду, до поезда осталось всего сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут на станцию ехать. Поторапливайтесь».

Раневская предстает в ином временном измерении: «Минут через десять давайте уже в экипажи садиться...»; «Еще минут пять можно»; «Ведь одна минута нужна только»; «Я посижу еще одну минутку». Изменяется ритмический рисунок образа. В этой «минутке» — вся прошлая жизнь: «Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!..»

Конкретика минут оборачивается иной гранью проблемы: «А жизнь знай себе проходит» (Лопахин);

«Да, жизнь в этом доме кончилась...» (Варя);

«Жизнь-то прошла, словно не жил...» (Фирс).

Внутренний сюжет пьесы — то, что не случилось, не произошло. Что значит утрата имения по сравнению с прожитой жизнью, которую и не заметил, словно не жил! Ситуация встреч в доме и прощаний в беспредельности отражается в глубинном конфликте пьесы — человек в уходящем времени, — превращая комедию «Вишневый сад» в пьесу о жизни и смерти. Конфликт со временем неизбежен, и перед ним равны все — и побежденные, и победители.

Единое сюжетное движение синтезирует внешнее действие (событийный ряд) и внутреннее его проявление (эмоционально смысловой ряд). В центре внимания Чехова — повседневное течение жизни, течение времени. Внешний сюжет пьесы — имение идет с молотка — рифмуется с внутренним сюжетом — человек в потоке времени, «время идет» — и обозначает важнейший философский конфликт пьесы. В своей последней пьесе Чехов размышляет о том, что делает с человеком время и в какие отношения вступает он с этой неуловимой и беспощадной силой.

Время, таким образом, в пьесе Чехова становится не только сюжетообразующим фактором, но и главным действующим лицом «Вишневого сада», создающим его глубинный философский подтекст.

Особая природа конфликта потребовала от Чехова новых способов организации сценического действия. Отсутствие в драме событий создало зависимость иного рода — зависимость от настроения, неуловимого и не мотивированного логикой причинно-следственных отношений.

Чехова интересуют переживания героя, не декларируемые в монологах («Чувствуют не то, что говорят» — К. С. Станиславский), но маскирующиеся в одежды «случайных реплик» и уходящие в подтекст, что составляет так называемое подводное течение пьесы. В его основе разрыв между прямым значением реплики, диалога, ремарки и смыслом, который они обретают в контексте.

Действующие лица в пьесе Чехова, в сущности, не действуют. Динамическую напряженность «создает мучительная несовершаемость». В подтекст ушли важнейшие психологические характеристики образов. Один из хозяев вишневого сада — Гаев — болтлив, беспечен, легкомыслен. Аура тончайшего юмора и щемящей грусти окружает этот образ. Он обнаруживает себя преимущественно в пространных монологах и репликах «невпопад».

Герои «Вишневого сада» погружены в сферу чувств, о которых чаще всего они прямо говорить не могут. На поверхности история неслучившегося супружества Вари и Лопахина. На протяжении всей пьесы эта ситуация обсуждается как почти решенное дело. Категоричность реплик в ситуации молчания Лопахина обнаруживает не только душевную нечуткость Гаева и Раневской, но и особый психологический комплекс Лопахина.

«Варе никогда не быть женой Лопахина». И совсем немного остается до «быть» новому хозяину вишневого сада.

Сюжетная линия Варя — Лопахин должна быть дополнена третьим персонажем — Раневской. Именно она выступает в роли устроительницы судьбы Вари. Это внешний сюжет комедии, в глубине которого проигрывается внутренняя тема безответной любви-восхищения Ермолая Лопахина к «великолепной» Любови Андреевне. Признание состоялось уже в I действии, но его не расслышали или не захотели ответить:

«Лопахин. ...Я забыл все и люблю вас, как родную... больше, чем родную.

Любовь Андреевна. Я не могу усидеть, не в состоянии... (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая... Шкафик мой родной... (Целует шкаф.) Столик мой».

Каждый из участников диалога ведет свою речевую партию. Раневская молчит либо прячется под маской благодетельницы Вари. Это ее ответ на призывные мольбы героя. Лопахин более не дерзнет изливать свои чувства: он будет действовать. Покупка вишневого сада обернется для Ермолая Лопахина окончательным разрывом с тем миром, к которому он так и не смог приблизиться: «Значит, до весны. Выходите, господа... до свидания...» В этой иронически-вульгарной фразе персонажа — своя трагедия непонимания и комедия «махания руками».

В классической драме диалог — одно из важнейших средств осуществления драматической борьбы, где каждое слово выражает позицию борющихся сторон. В новой драме Чехов внешне имитирует разговорную речь, приближенную к повседневной жизни. Реплики «невпопад» создают эффект ее медленного протекания.

Диалоги в пьесе Чехова — иллюзия общения. За «случайными» репликами персонажей — тотальное одиночество героя в мире, неспособность услышать и невозможность быть услышанным. Каждый из них ведет свою речевую партию. Она может быть статична или динамична.

Постоянные речевые темы Гаева («Режу в угол!» — «Кого?»)? Пети Трофимова («Надо работать!» — «Мы выше любви!» — «Вперед!»), Симеонова-Пищика («Завтра по закладной проценты платить» — «Дочка моя, Дашенька... вам кланяется») обнаруживают противоречие героя со временем и создают комический эффект.

Речевая тема Раневской динамична: «О, мое детство, чистота моя!» (I-е действие); «О, мои грехи...» (II действие); «Отчего так долго нет Леонида?» (III действие); «Прощай!..» (IV действие). Героиня «проигрывает» свою речевую партию в разных тональностях, не изменяясь по сути. В сущности, за произносимыми словами прячется то, что скрывается.

Чехов мастерски создает речевую композицию образа Лопахина, выстраивая ее на контрасте двух противоположных тем: «Отец мой... мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках» — «...Люблю вас, как родную… больше, чем родную» (I действие); «...Время не ждет... дайте мне ответ!» — «Слушаю» (II действие); «Вишневый сад теперь мой! Мой!» — «Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь. (Со слезами.)» — «За все могу заплатить!» (III действие). В финальном IV акте звучит одна речевая тема Лопахина: «...Выходите, господа… до свидания».

Внутренний сюжет уравнивает всех вне каких бы то ни было различий: уходит время — проходит жизнь.

Речевая тема, заявленная одним персонажем, может отразиться в репликах других героев, создавая эффект многослойного толкования. Так, настоящее Шарлотты — «Ничего у меня нет» — «В городе мне жить негде» — отражается в будущем Раневской с ее пятнадцатью тысячами ярославской бабушки.

В чеховской пьесе значима каждая реплика, которая, проигрываясь в речевых партиях персонажей, получает полифоническое звучание. Так, неожиданными смыслами наполняется в «Вишневом саде» глагол прошедшего времени — «забыли». Впервые слово прозвучит в «бытовом» диалоге. Фирс вспоминает о «прежних временах», когда умели сушить вишню, а теперь — «Забыли. Никто не помнит». В иной эмоциональной тональности оно возникнет в диалоге Гаева и Раневской:

«Гаев. ...Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?

Любовь Андреевна (глядит в окно на сад). О, мое детство, чистота моя! <...> Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!»

Не услышанное в I действии, это слово-предупреждение отзовется в финальной реплике Фирса: «Уехали... Про меня забыли...» В контексте пьесы она приобретает полифоническое звучание, рифмуясь с фразой Раневской: «Уедем — и здесь не останется ни души». Забыли — Фирса, забыли — душу. Речь уже идет не об особенностях памяти или подвижности эмоций персонажей, но о человеческой душе.

Чехов рифмует различные речевые темы, создавая причудливый рисунок течения жизни и атмосферу утраты, прощания, ухода.

В общей партитуре пьесы важна тема автора. Наиболее отчетливо авторская точка зрения выражена в ремарках. Язык героев Чехова — фальшивая реальность, сквозь которую поверх слов и их значений, вопреки очевидному — за сказанным, нужно уловить истинное состояние. В соответствии с авторскими указаниями персонажи совершают действия, отличные от своих реплик. И эти действия — проявление истинных чувств — выражают внутренние переживания либо их отсутствие.

Один из важнейших смысловых элементов пьесы — реплика-«пауза». Она означает иной, вне конкретики слов, уровень душевного общения и глубины чувств. Семантическое наполнение этой ремарки различно: миг абсолютного понимания, тупик общения, предел человеческих возможностей. В III действии звучит монолог Лопахина — нового хозяина вишневого сада. Чехов мастерски выстраивает параллельно с речевой темой персонажа сюжет переживаний героев.

Следующий далее монолог Лопахина сопровождается ремарками, которые могут быть приравнены к психологическому рассказу: «Смеется», «Хохочет», «Топочет ногами», «Поднимает ключи, ласково улыбаясь», «Звенит ключами», «Слышно, как настраивают оркестр. Играет музыка. Любовь Андреевна опустилась на стул и горько плачет».

Ансамбль чеховской пьесы возникает из самостоятельно звучащих речевых партий с неизбежными и необходимыми паузами, когда важно понять то, о чем молчат. Своеобразный контрапункт чеховской пьесы — образ вишневого сада.

«Сюжет настроения» «Вишневого сада» строится как ассоциативный ряд «подробностей чувств» персонажей, разрешающий проблему человеческой коммуникации. «Подводное течение» чеховской пьесы открывает потенциально скрытые в ней смыслы, обнаруживает двойственность и конфликтность, изначально присущие миру человеческой души.

Важным проявлением психологической нестабильности образов становится речь персонажей. Чеховский диалог, с одной стороны, создает иллюзию разговорной речи, с другой — представляет самостоятельно звучащие партии персонажей. диалоги «глухих», «случайные реплики», паузы используются Чеховым для создания подтекста, для разработки внутреннего сюжета («сюжета настроения») в пьесе.

1. Чеховский идеал человека в его драматургии.

2. Интеллигентность подлинная и мнимая в пьесах А. П. Чехова.

3. Лиризм и романтика «Вишневого сада».

4. Новаторство пьесы А. П. Чехова «Вишневый сад» (сопоставление ее с комедией А. Грибоедова «Горе от ума»).

5. Пьесы А. П. Чехова на сценах театров прошлого и настоящего.